С момента введения в практику нашего советского законодательства по вопросу об абортах, по адресу Наркомздрава слышалось много обвинений и здесь и за границей. И теперь еще многие из врачей не вполне уверены, как им относиться к нашей политике в этом вопросе. Не поставить ли в вину Наркомздраву падение нравов, не считать ли, что это наша политика вызвала к жизни социальное зло абортивности. И нам самим, как практическим политикам, очень важно было учесть результаты. Что же, не повернуть ли нам назад к репрессивным мерам? Не квалифицировать ли прерывание беременности, как уголовное преступление, как это было в дореволюционное время, как это практикуется и сейчас на Западе? Не сажать ли в тюрьму врачей, советующих женщине противозачаточные средства, как это делают в Америке. Чтобы решить эти вопросы большой социальной важности, нам необходимо было иметь материал более или менее точный, цифровой и бытовой, но поддающийся анализу, на основании которого можно было бы сделать те или иные выводы. Материал этот собирается нелегко. Базироваться на разговорах и впечатлениях нельзя. Нужно было иметь однородный материал, . который можно было бы подвергнуть чисто статистической обработке. При отсутствии единой регистрационной формы для записей во всех больницах, при отсутствии иногда всяких записей и больничных листков, при невозможности каким-либо путем выловить аборты, протекающие вне больниц— задача наша еще усложнялась. Мы пошли тремя путями. Во-первых, ввели единую регистрационную карточку для записей всех обращающихся 3 легально в комиссии за разрешением получить место в больницах для производства операции. Так что учесть аборты, совершаемые по социальным признакам в советских больницах, теперь вполне возможно, и за 1925 год мы будем иметь совершенно точные цифры. Но остаются еще аборты, происходящие вне больниц. Об их количестве отчасти можно судить по количеству поступающих в больницы с уже начатым кем-то вне больницы абортом; но это ничтожная часть. А остальные? Как судить, растут они или нет? Есть ли резкий скачек после нашего циркуляра, или кривая растет примерно в той же постепенности, как это было до революции. Это можно выявить только путем выборочных обследований определенной социальной группы населения и сравнения числа абортов в этой группе за годы дореволюционные и после 1920 года. И вот мы произвели обследование семейного быта 4000 работниц: прохоровской мануфактуры, тульских ружейниц, табачниц и швей. В анкете, которая заполнялась врачами, вопрос об абортах стоял в числе других и не отпугивал опрашиваемых. Поэтому результаты разработки этих анкет обещают нам дать вполне объективный и ценный материал для проверки нашей политики и суждения о действительном росте этого явления. Наконец, по отношению к деревне, где нет ни комиссий, ни достаточно больниц, и где не особенно охотно заполняются такие интимные анкеты, нам казалось наиболее целесообразным и доступным использовать опыт и практику участковых врачей. Разработку 2207 анкет, добросовестно заполненных участковыми врачами, мы и предлагаем вниманию читателей. Конечно, нужно оговориться, что это материал так сказать "косвенный". Это не разработка объективных формальных регистрационных записей. Это есть показания и мнения участковых работников, лишь в некоторой части подтверждаемые записями. Здесь, несомненно, есть некоторый субъективизм, особенно в оценке причин аборта. Поэтому эти данные не имеют абсолютного характера, но относительная значимость их от этого не уменьшается. Это—действительный "голос с мест", который поможет 4 нам правильнее решить практические вопросы направления нашей работы в деревне. Строго говоря, выводы, к которым привела разработка анкет, не неожиданны. Мы были к ним подготовлены, как будто их ожидали. Но то, что мы предполагали на основании отдельных разрозненных мнений, заметок, впечатлений, сообщений, теперь мы это „знаем", мы имеем подтверждение двух с лишним тысяч местных работников. Проник ли аборт в деревню? Конечно, мы заранее знали, что проник, но что за 1922, 3 и 4 годы мы имели примерно 150.000 абортов, кроме прошедших благополучно без участия врача, и до 3000 смертей от аборта только на половине врачебных участков,— это мы знаем только теперь. Что участковым больницам пришлось за эти годы принять свыше 66 тысяч женщин с начатым, загрязненным абортом, это мы знаем теперь с точностью, и из этого мы должны сделать свои выводы. До сих пор наша политика по отношению к деревне заключалась в том, что мы как бы „не пускали" аборта в деревню. Мы опасались, и не без основания, что аборты „захлестнут" слабую участковую сеть. И действительно, из анкет видно, что участковая сеть до сих пор не была подготовлена к выполнению этой новой для нее функции. Многие участковые больницы совсем не функционировали, другие не имели даже необходимого несложного инструментария. Ну, а теперь? Больницы открыты, инструментарий пополняется. Можем ли мы и в дальнейшем „замалчивать" перед крестьянкой ее право на койку в советской больнице для производства прерывания беременности, когда это всемерно диктуется социальными показаниями? Думаю, что нет: это бесполезно. Все равно крестьянка ищет своих путей и находит их у бабок. Все равно больницы вынуждены были принять 66 тысяч загрязненных больных, потратили на них больше сил и времени и потеряли свыше 3000 женщин, чего возможно не было бы, если бы аборт был сразу произведен руками врача. Нам казалось опасным и недопустимым открыть двери участковых больниц для абортов, когда там еще нет койки. Но раз аборт туда влез, и влез в загрязненном о виде, лучше уже принять его туда в виде чистого хирургического случая, чем доделывать грязную работу невежественной бабки. Сможем ли мы удовлетворить всех? Нет, заранее можно сказать, что не сможем. Но что по силам участковой сети, то пока и сделаем, держа линию на ее укрепление и развитие родовспоможения в деревне. Но тогда мы объявим беспощадную борьбу бабкам. Нещадно будем их вылавливать и преследовать, чего не могли широко делать до сих пор, потому что не отвечали на запросы крестьянки. Возможно, что развитие абортов не пойдет быстрее, чем теперь. За это говорит еще существующая 'религиозность, традиционность крестьянского быта, который хотя и раскачался, но не до такой степени, чтобы совершенно порвать с вековыми предрассудками. Понятие „греха" еще будет удерживать некоторую часть женщин. По свидетельству врачей, работающих среди киргиз, калмыков, бурят, татар, башкир и в Уральской области,—аборты там до сих пор распространения не получили. В данном случае религиозные предрассудки сыграют для нас положительную роль. Предрассудки изживаются, грех перестанет служить сдерживающим началом. И тогда мы будем иметь повышение абортов и среди этих групп населения. Но этот процесс идет годами и пойдет параллельно с расширением количественным и улучшением качественным участковой сети. Следовательно, первый вывод, к которому ведут наши анкеты, это тог что колебания в политике абортов по отношению к деревне должны кончиться, и крестьянкам нужно дать возможность производить эту операцию в участковой больнице. А падение нравственности? Вот некоторые врачи, как причину абортов, указывают на падение нравов и на то, что наше законодательство этому способствует. Я думаю, что они неправы, и вот почему. Падение нравственности. Но ведь это понятие весьма относительное. Если и наблюдается некоторая распущенность, то ее нужно искать не здесь. Анализ причин абортов, указанных в анкетах, с несомненностью приводит к выводу, что в громадном большинстве случаев причиной аборта является необеспеченность и многодетность. 6 Ведь всем известно, что крестьянка рожает, что называется, до-отказа: по 7, 8, иногда 12— 14 раз. Почему же рожать по слепой игре случая до изнеможения и сохранить из 14 детей двух—это нравственно; а хорошо родить и хорошо воспитать только 4-х—это безнравственно? (Это—условно, и говорится это из страха перед новой моралью. А новая мораль диктуется только интересами коллектива. Возможно, что ненаказуемость аборта до известной степени „развязала11 психологию. Конечно, прежде от аборта удерживал не страх наказания, а скорее побуждения морального характера. Конечно, двадцать, тридцать лет назад даже разговор об абортах считался предосудительным, тогда как теперь это входит до известной степени в обиход жизни. Но эти глубокие изменения в морали и нравственных нормах совершались весьма постепенно, и мы в своем законодательстве, так сказать, подытожили те сдвиги, которые жили уже в „подсознательном" каждого; мы только связно формулировали то отношение к аборту, которое осознавалось наиболее светлыми умами и до нас. Возможно, что мы ускорили, активировали процесс роста нового отношения женщин к этому вопросу. Но такое отношение создалось бы и без нас, возможно, несколько задержавшись бы, что, в сущности, значения не имеет. Вопрос о рационализации половой жизни, где человек хочет быть господином природы так же, как и в других областях, встанет и перед крестьянством, когда оно станет культурнее. Если перед будущим совершенным коллективом станет опасность вырождения, он сумеет справиться с этой, как и со многими другими проблемами быта, и он создаст такую мораль, по которой каждый рождающийся будет радостно ожидаться и радостно встречаться. А пока крестьянство хоронит четвертую часть всех родившихся, и крестьянка-мать тянется, как загнанная лошадь, рожая почти без перерыва—ничего безнравственного нет в том, что она стремится избавиться от лишней беременности. И "нравственность", о которой говорят некоторые, правда, немногие врачи, совпадает, в сущности, с забитостью и отсталостью. Где нужно говорить о нравственности, где нужно создавать мощное общественное мнение, так это по отношению легких, безответственных половых связей, кратко7 срочных браков, частых разводов. Вот тут, действительно, надо поднять громкий пролетарский протест, надо внушать молодежи и воспитывать ее в понятии о недопустимости подобных явлений, потому что эти гримасы нового быта только плодят беспризорных детей, справиться с которыми коллективу пока не под силу. Итак, второй вывод, к которому мы приходим, это тот, что потребность в ограничении деторождении в деревне уже есть и удовлетворяется уродливыми путями, вредными для здоровья женщины. Если не аборт, то помогите крестьянке не беременеть. Правда, это очень сложно; значительно сложнее, чем в городе. Уровень культурности и условия домашней жизни в деревне таковы, что все профилактические меры трудно проводимы. Но если участковый врач или врач консультации для беременных поставит перед собой это -задание: помочь советом обратившейся к нему женщине, он из арсенала существующих средств найдет наиболее простые и доступные в данных условиях. Это будет наиболее действительной мерой против абортов вообще, легальных и нелегальных. Участковые врачи это поняли, и некоторые из них в своих дополнениях и примечаниях этот вопрос поставили. Теперь о комиссиях. Как известно, в городах, особенно в наиболее крупных центрах, родильные дома и больницы не могли обслужить всех обращающихся по поводу абортов. С другой стороны, разрешая аборты по социальным показаниям, мы считали таковыми, как основные: необеспеченность и многодетность, и только таких женщин могли брать на себя обязательство обслужить советскими больницами. Но ведь с абортами зачастую обращаются женщины, у которых таких социальных показаний нет, и которые тем не менее на аборте настаивают. Таким мы, как государство, как законодатели, делать аборты не запрещаем, за это их не преследуем, но и помогать им обязанными себя не считаем. Все это вызвало необходимость создать комиссии при П/Отделах Охраны Материнства и Младенчества для наиболее целесообразного и справедливого распределения коек, которые могли быть выделены 8 для абортов. Там, где эти комиссии расширили свои задачи и стремились сделаться комиссиями по борьбе с абортами, причем эту борьбу понимали своеобразно, стремясь ставить рогатки и отказывать в разрешении на аборт— там сейчас же поднимался % абортов, начатых вне больниц, которые в больницы поступали уже с кровотечениями. Затем когда поставлен был вопрос, нужно ли создавать такие комиссии при участковых больницах— он был решен отрицательно. Нам казалось, что наличность такой комиссии в участке даст толчок спросу на аборт, заставит говорить о себе, создаст своеобразную агитацию за аборт, а не против аборта. Поэтому было дано на места указание, что таких комиссий при участках создавать не следует. Некоторыми Губздравами это было понято так, что они вообще запретили участкам производить аборты. И создалось весьма своеобразное положение, когда бабки за аборт не преследовались, а врачам его делать запрещалось. Наркомздравом была сделана попытка регулировать этот вопрос так, чтоб предоставить участковому врачу право разрешения и производства аборта. Но тут были мнения участковых врачей, что это поставит участковых врачей в затруднительное положение, взвалив на них слишком большую ответственность. Теперь из анализа наших анкет видно, что наша политика была правильной в части, касающейся комиссий при участках. Почти все врачи высказываются в том смысле, что комиссии при участках не нужны: они стесняют крестьянку и скорее вредны, чем полезны. Но с другой стороны все единодушно указывают, что существование комиссии в уездном городе крестьянок совершенно не устраивает и ведет только к тому, что они обходятся без помощи врача. Поэтому, по видимому, придется особым распоряжением предоставить врачам право производить аборты в тех случаях, которые диктуются социальными показаниями. Хотя по закону каждый врач имеет право произвести аборт в советской больнице, но своеобразная практика мест диктует необходимость такого специального распоряжения. В конце концов правильна или нет наша политика по вопросу об абортах? Нет ни одного голоса, который поднялся бы за возврат к прошлому. 9 Наше законодательство и наша практика в этом вопросе вызывают живейший интерес на Западе. Шведские, немецкие коммунисты и социал-демократы неоднократно поднимают этот вопрос в общей прессе, и стремятся провести через рейхстаг законодательство, аналогичное нашему. Так же, как и у нас, врачи делятся на два лагеря, и часть из них высказывается за тюрьму во имя науки. И также неизбежно, как и у нас, классовая власть пролетариата должна будет решить вопрос о наказуемости аборта в интересах трудящейся женщины, т.-е. так же, как мы. А пока вот каковы там результаты, там, где практикуется политика репрессий. Бумм полагает, что последствием нелегальных абортов в Германии ежегодно является 75.000 больных и f 7.500 смертей. Процент лихорадящих после абортов в гор. Мюнхене в 1915 г. достигал 33; тогда как у нас в 1922 г. по Абрикосовскому род. приюту в Москве заболеваемость снизилась до 2,97». В Лионе (Франция) число абортов больше числа родов, по свидетельству проф. Гроттин. Кроне считает, что число абортов по Германии равняется в год 500.000. И это тогда, когда там 7—8 тысяч женщин сидят в тюрьмах за то, что им произвели аборт. Таковы факты. К чему же приводит репрессивная политика, так ярко защищаемая с точки зрения науки и морали? Правы мы, которые подошли к решению этого вопроса с точки зрения рабочего класса, с точки зрения женщины пролетарки: там, где социальные и экономические условия таковы, что она не может воспитать ребенка, и пока государство не может этого взять на себя мы поможем ей сберечь себя от непосильных родов и от калечения невежественными абортмахерами. Вот и все. Иного пути нет.